А ведь никто из моих преподавателей литературы и не усомнился ни на секунду, что Палыч это сказал серьезно. Без кривой усмешки и без горькой иронии. А еще называли его сатириком!
" ...Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем, и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой - и отдохнем. Я верую, дядя, верую горячо, страстно... (Становится перед ним на колени и кладет голову на его руки; утомленным голосом.) Мы отдохнем!"
А ведь никто из моих преподавателей литературы и не усомнился ни на секунду, что Палыч это сказал серьезно. Без кривой усмешки и без горькой иронии. А еще называли его сатириком!
А ведь никто из моих преподавателей литературы и не усомнился ни на секунду, что Палыч это сказал серьезно. Без кривой усмешки и без горькой иронии. А еще называли его сатириком!